облако тэгов
Продолжение автобиографии Джо Холдемана. Первая часть находится тут
Я начал «Бесконечная войну» за несколько дней до того, как у Кейта (Лаумера) случился инсульт. Он и Гей уехали за продуктами – поездка занимала пару часов, поскольку он жил далеко от города и выбирался только когда у него заканчивалось пиво. Я сел за обеденный стол и напечатал: «Сегодня вечером мы покажем вам восемь бесшумных способов убить человека». Затем я продолжал печатать, сначала не зная, будет ли это рассказ или роман. Спустя неделю я понял, что это тот самый роман, который я ждал, чтобы написать, – научно-фантастическое осмысление того, что я увидел и познал во Вьетнаме.
(Эта первая строка родилась из армейского опыта. Нас подняли с кроватей незадолго до полуночи для ночных учений – мы стреляли холостыми, пробираясь по пояс в снегу – полезная подготовка для войны в джунглях – и нашей наградой за два часа этого занятия стала лекция о методах коммандос в ледяном ангаре, где мы изо всех сил старались не уснуть. Лейтенант в отглаженной камуфляжной форме пообещал показать нам восемь бесшумных способов убивать людей, куда входили такие высокотехничные и бесшумные методы, как удар лопатой по голове).
Возможно, то время было для меня самым продуктивным с точки зрения объёма работы. Однажды я увидел в газетном киоске сразу четыре своих рассказа. Я вставал в три часа утра и не останавливался, пока не напишу хотя бы тысячу слов. Эти тысяча слов давались медленно, но текст был готов процентов на девяносто; я так и не научился писать как все – быстро выдавать черновик, а потом его шлифовать. Иногда я работал до полудня или вечера, чтобы выполнить норму; иногда, когда всё шло хорошо, я успевал написать 1500 или 2000 слов к полудню (Я знаю эти цифры, потому что вёл журнал, который недавно нашёл в коробке со старыми рукописями – листы дешёвой зелёной бумаги увеличенного формата, уже пожелтевшие и высохшие по краям).
В те годы у меня всегда было несколько проектов одновременно, что, возможно, и объясняет такую продуктивность. Я вставал утром и работал над книгой или рассказом, которые казались мне самыми интересными. Если я заходил в тупик, то просто переключался на что-то другое. Спустя пару лет я променял эту свободу на стабильность, последовав модели, которую тогда использовало большинство успешных фантастов: подписать контракт на две или более книги, получить половину гонорара авансом, а затем сдать книги к назначенному сроку. Так что, когда ты просыпаешься утром, ты думаешь не «Что бы мне хотелось написать?», а «Сколько у меня осталось времени на эту книгу?»
Полагаю, это ловушка, но механика этой ловушки довольно любопытна. В среднем на завершение книги у меня уходит около восемнадцати месяцев, и несколько лет назад, когда я работал над трилогией «Миры», у нас как раз были сбережения, которых хватало бы прожить эти полтора года. И я подумал, что смогу избежать ловушки и написать книгу «на авось» – без контракта, планируя закончить её, а затем поручить своему агенту надавить на издателя, выпустившего первый том, или же продать её тому, кто предложит больше.
На деле это было похоже на попытку выбраться из капкана, отгрызая себе ногу. Мне казалось, что если у меня на руках будет полностью готовая рукопись, я смогу контролировать ситуацию. Но всё оказалось наоборот. Мой агент рассылал рукопись с заведомо завышенной ценой; редактор ждал пару месяцев и возвращался с контрпредложением, заведомо заниженным. И так – туда-сюда, с ледниковой медлительностью. В этой ситуации всё время было на стороне издателя: романы – не скоропортящийся товар. И они знали, что у писателя деньги закончатся раньше, чем у них – книги.
В итоге, после года торгов, мы заключили сделку, которая мне не нравилась, но с которой я мог смириться. Я сказал своему агенту, что хочу как минимум 100 000 долларов и чтобы он не опускался ниже 75 000; в конце концов издатель предложил заплатить 50 000 плюс гарантийные 25 000 на продвижение книги. Но когда спустя месяцы наконец пришел контракт, в нём не было ни слова о гарантии на продвижение. Редактор сказал, что издатель не позволяет включать это в контракт (потому что тогда все захотят того же), но якобы юристы уже готовят обязывающее “письмо о намерениях”. Это письмо, разумеется, так и не материализовалось, и в сущности меня надули, заставив продать книгу вдвое дешевле. Бюджет на продвижение оказался, в лучшем случае, несколько сотен долларов. Трилогия «Миры» в итоге оказалась разделена между двумя издательствами, потому что после этой циничной уловки я не мог больше работать с моим редактором из «Viking».
Мой первый редактор в «Viking», Алан Уильямс, был лучшим редактором, с которым мне довелось работать. Прочитав «Миры обетованные», первую книгу трилогии, он отправил мне четырёхстраничное письмо с одинарным интервалом, где подробно изложил всё, что вызвало у него вопросы, – но при этом добавил, что это моя книга, и я могу проигнорировать все его замечания. Около трёх четвертей его предложений в итоге вошли в книгу. Однако он перешёл в другую фирму, а мне пришлось дать «Viking» право первоочередного издания второго тома, «Миры запредельные».
Но я забегаю вперёд. Милфордский семинар оказал на Гарднера Дозуа столь же сильное влияние, как и на меня, и мы поговорили с друзьями и решили воссоздать нечто подобное, только в меньших масштабах. Костяк группы, помимо Гарднера и меня, составили Джордж Алек Эффинджер, Тед Уайт, Джек Данн и мой брат Джек (Джей) Холдеман. Мы собирались в доме Джея в районе Гилфорд в Балтиморе, так что встречи, естественно, стали называться «Гилфордскими». Иногда к нам присоединялись другие писатели, вроде Роджера Желязны, Роберта Тёрстона и Филлис Айзенштайн, но основу составляла компания, которую мы в шутку называли «Нечестивая шестёрка».
Мы встречались раз или два в год на протяжении нескольких лет. Критика была серьёзной, а порой и жёсткой, но, думаю, нас объединяла не столько учёба, сколько товарищество. Балтимор – отличный город для кутежей, и все мы были молодыми мужчинами, временно освободившимися от жён или «вторых половинок». (Жена Джея, Элис, обычно ретировалась, когда мы сходились в её доме). Тед Уайт много лет проводил менделевские эксперименты с марихуаной, что в итоге привело к появлению «убойной» травы и слишком долгому тюремному сроку для Теда.
(Тед, благоразумно, не доставал марихуану до самого конца семинара, пока не заканчивалась работа. Однажды мы предались этому занятию куда усерднее, чем следовало, и всех, кроме меня, одолел классический «жор» – вся компания толпой ринулись в местную забегаловку за мороженым. Я же поднялся наверх к своей печатной машинке, чтобы посмотреть, что же я смогу написать в состоянии глубокого «изгиба». История буквально изливалась из меня с невероятной скоростью и лёгкостью: шесть страниц примерно за полтора часа. На следующее утро, проснувшись, я обнаружил, что написал шесть страниц о человеке, который был мусоровозом. Все его друзья знали, что он мусоровоз, но не говорили ему об этом, чтобы не смущать. Так что каждый день он надевал пиджак и галстук и с грохотом отправлялся в переулок. И так далее. Оглядываясь назад, я понимаю, что мне повезло, что рассказ оказался безнадёжно плох. Писать было так легко, что, будь результат хоть сколько-нибудь стоящим, я бы, наверное, приобрёл тюк этой травы и в итоге оказался бы в углу вместе с Уильямом Берроузом, вводя внутривенно арахисовое масло).
Окончательно «Гилфорд» погубила та же постепенная эрозия смысла, что в итоге убила и «Милфорд»: основные участники стали слишком хорошо знать вкусы друг друга. Когда ты приносил новый рассказ, ты уже почти наверняка знал, что именно каждый из присутствующих скажет, ещё до того, как он откроет рот.
Последняя встреча оказалась изматывающей. Мы все принесли фрагменты романов – моим была «Бесконечная война», – так что и чтение, и критика заняли гораздо больше времени, чем обычно. Завершилось всё забавно. Джей достал покерный стол и колоду порнографических игральных карт из Швеции. Нас было семеро, а за столом – только шесть мест, так что мы установили пишущую машинку в углу и решили написать коллективный роман. Нужно было написать как минимум две страницы, обычно загнав персонажа в безвыходное положение, а затем похлопать кого-нибудь по плечу, чтобы тот уступил место за столом и сам пошёл писать. (Мы играли на зубочистки и разработали «макро-правила», вроде «постарайся, чтобы Джей забрал все карты с немецкой овчаркой»). В итоге у нас получилось больше сорока страниц похабного творения под названием «Проблема со смегмой» (The Trouble with Smegma). Гарднер забрал рукопись на хранение, но потом потерял её, утверждая, что она уползла сама.
Мы с Гарднером и Джеком побывали на одном из последних Милфордских семинаров. Деймон и Кейт уже не жили в Милфорде, так что мероприятие проводилось в Конференц-центре Келлога в Каламазу, штат Мичиган. Он запомнился мне по нескольким причинам.
Одним странным и волнующим событием стал срочный звонок, ради которого меня вызвали из-за стола во время обсуждений. Звонил некий «книжный продюсер» по имени Лайл Кеньон Энгель. Энгель видел мои работы в журнале «Analog» и хотел подписать со мной контракт на десять-двенадцать книг, объединённых одним сквозным персонажем.
Я ответил, что не представляю, как можно написать десять книг об одном персонаже, но, возможно, смог бы сделать три. Он сказал: «Отлично, я выпишу вам чек». Я вернулся на собрание в буквальном смысле ошеломлённым. Когда я рассказал собравшимся, о чём был тот телефонный разговор, все зааплодировали. Как позже выяснилось, куда уместнее были бы соболезнования.
Другим странным случаем, который мне до сих пор трудно понять, стал рассказ Густава Хэсфорда [1] – первая глава его романа «Старики» (The Short-timers). Первым высказался Харлан Эллисон: он встал на стол и заявил, что это лучшее, что он когда-либо видел в Милфорде; что мы все должны пасть на колени и благодарить Хэсфорда за возможность это прочесть, и так далее в том же духе. Следом высказались Деймон и Кейт – им тоже понравилось (очевидно, это была та самая работа, которую Хэсфорд прислал, чтобы попасть на “Милфорд”). Всем за столом она понравилась, пока очередь не дошла до меня. Я был почти безмолвен, но всё же сумел выдавить, что не верю, будто автор этой глупой чепухи когда-либо участвовал в боях. (Хэсфорд всячески подчёркивал, что он ветеран Вьетнама). Если память не изменяет, рассказ понравился всем, кроме Гарднера, который сказал, что в боях он не был, но в армии служил, и не мог поверить, что солдаты так себя ведут, разве что в дешёвом кино. В конце концов, из этого и правда сделали фильм – «Цельнометаллическая оболочка» Кубрика, который лично мне показался глупой мелодрамой, но, без сомнения, принёс всем участникам хорошие деньги. (Хэсфорд снова попал в новости лет пятнадцать спустя, когда его арестовали за кражу тысяч библиотечных книг – целый дом, набитый ими, из библиотек Лос-Анджелеса. Должен признать, что та газетная статья доставила мне огромную радость).
Рассказ, который я привез в Милфорд, был экспериментальной повестью в форме сценария «feelie» [2] – «Фантазия для шести электродов и одной капельницы адреналина» (“Fantasy for Six Electrodes and One Adrenaline Drip”). Я отправил его Харлану примерно за год до этого для антологии «Последние опасные видения». Большинству присутствующих он очень понравился, и Вонда Макинтайр предложила купить его для феминистского сборника. Она платила по пять центов за слово – самые высокие ставки в те дни – и я стал бы единственным мужчиной-автором в этой книге. Харлан сказал «нет», заявив, что рукопись лежит у него на столе; он просто не успел написать письмо о принятии. Он купит её для «Последних опасных видений» и заплатит ещё больше. Когда-нибудь. Я всё ещё жду.
(Сейчас эта вещь читалась бы как анахронизм, но появись она в семидесятых, я, возможно, «изобрёл» бы киберпанк.)
***
В Бруксвилле дела шли всё хуже. Директор школы, где работала Гей, был неуравновешенным и работа под его началом превращалась в ежедневное испытание. Это особенно тяжело сказывалось на Гей, ведь преподавание для неё всегда было радостью. Несколько лет спустя мы узнали, что этот человек был не только, мягко говоря, психически нестабилен, но и самозванцем. Он утверждал, что был адмиралом в отставке, но никогда не служил во флоте; его докторская степень существовала только на бумаге, висевшей у него на стене.
В 1973 году мы этого не знали; мы понимали лишь одно – пора уезжать. Я зарабатывал недостаточно, чтобы мы могли прожить даже в Бруксвилле, но у нас было несколько запасных вариантов.
Одним из вариантов была Мексика. Пару недель спустя после моей демобилизации из армии мы с Гей рванули в Гвадалахару, где оба учились всё лето. (На самом деле, я получил «досрочное увольнение для учёбы», хотя записался только на испанский и рисование. Испанский я бросил через неделю). Год спустя мы снова поехали – в Сальтильо, Гвадалахару и Сан-Мигель-де-Альенде.
Мы могли бы жить там вполне комфортабельно. В Сан-Мигеле, где жили Мак Рейнольдс и некоторые другие писатели, мы могли снять виллу за двести долларов в месяц, включая бассейн и горничную. Еда на рынке почти ничего не стоила; пиво – по десять центов за бутылку. Я зарабатывал четыре-пять сотен в месяц своими журнальными публикациями.
Но была и другая возможность: Мастерская писательского ремесла Айовы при Университете Айовы. Это было, и остаётся, своего рода Меккой для молодых серьёзных писателей. Я был не так молод, но был серьёзен. Я отослал им экземпляр «Года войны» и несколько рецензий из авторитетных изданий, которые были благосклонны, и изложил нашу ситуацию: если они смогут предложить мне ассистентскую должность, эти деньги вместе с пособием для ветеранов по «Закону о военнослужащих» позволят нам продержаться. В противном случае наш путь лежал в Мексику.
Они ответили, что смогут что-нибудь придумать. На этот раз мы арендовали «U-Haul» – достаток! – и поехали в Айову, чтобы обнаружить, что в июле там даже жарче, чем во Флориде. А я прихватил с собой свитер.
В Мастерской не знали, что я пишу научную фантастику; знай они это, я бы, вероятно, никогда не получил ответа на своё письмо. Её директор, Джек Леггетт, был прекрасным писателем и критиком, но он страстно ненавидел жанровую литературу.
Не знаю, как сейчас обстоят дела в Айове, но в семидесятые у тебя была практически полная свобода. Каждый семестр нужно было брать два курса – «Писательская мастерская» и «Формы художественной прозы». Мастерская была чем-то вроде милфордского круглого стола под руководством более или менее известных людей. «Формы художественной прозы» – курс, который вёл каждый приглашённый профессор, и он был неформальным: выбери десяток-другой книг, которые тебе нравятся, заставь студентов их прочитать и обсудить – и всем поставь по «отлично». Для меня этот курс был ценнее мастерской, потому что я уже умел писать, но у меня не было гуманитарного образования. Я получил возможность прочесть все те книги, которые филологи обязаны читать для зачёта, но я делал это ради удовольствия.
Остальные курсы можно было брать какие угодно – я мог бы заняться математикой или астрономией – при одном условии: за два года ты должен был написать роман или сборник рассказов. Моим романом стала «Бесконечная война» – возможно, единственная магистерская диссертация, удостоенная как премии «Небула», так и премии «Хьюго».
Большинство аспирантов первого года занимались чёрной работой: работали на мимеографах, подшивали и скрепляли документы. Мне повезло с научным руководителем – им стал Вэнс Буджолли. Он читал «Год войны». Когда я явился в его кабинет и спросил, чем мне следует заниматься, он посмотрел поверх очков и сказал: «Вы же работаете над новым романом, не так ли?» Я ответил утвердительно. «Тогда идите домой и пишите».
Оказалось, что я получил место преподавателя-ассистента, и в Айове подошли к этому разумно. Вместо того чтобы два года просто проверять чужие работы, я три семестра ничего не делал, кроме как получал зарплату. А в последний семестр у меня появилась настоящая нагрузка – два огромных курса по «английскому для бестолковых» и один продвинутый курс по написанию научной фантастики.
«Английский для бестолковых» на самом деле назывался «Риторикой 10» и был обязательным курсом для всех, кого приняли в университет, но у кого не было базовых навыков чтения и письма. (В Айове действовала система «открытого приёма»: если ты был резидентом штата, тебя обязаны были принять в университет независимо от уровня подготовки). Этот опыт, вероятно, стал самым ценным в моей преподавательской карьере. Среди студентов были бездельники и просто недалёкие люди. Но гораздо больше было тех, кто был достаточно умен, но по каким-то причинам не получил необходимых знаний в школе, и они были невероятно мотивированы. Ощущать, как студенты за семестр совершают реальный, поразительный рывок вперёд, – это поистине прекрасно. Я уже четырнадцать лет преподаю в MIT, и там такое редко случается. Ребята приходят умными и, несмотря на моё влияние, остаются такими же умными тринадцать недель спустя.
Курс по научной фантастике доставлял огромное удовольствие. Я вёл его совместно с профессором-лингвистом Ларри Мартином, который стал одним из моих самых близких друзей. Мы собирались в задней комнате бара «Мельница» каждую среду вечером, сочетая лекции с мастер-классом. Одна из студенток, Джоан Гордон, в итоге написала докторскую диссертацию о моём творчестве и превратила её в популярную книгу для серии «Starmont Reader’s Series».
(Ларри был первым открытым геем, с кем я близко познакомился, и я многое узнал от него о наших различиях и сходствах. Он был причудливым сочетанием непреклонного скептика и невольного романтика и оставался одним из двух или трёх моих лучших друзей до самой своей смерти от СПИДа в начале девяностых).
Когда семестр в Айове подходил к концу, студенты пожелали продолжать встречи и основали клуб научной фантастики, который более двадцати лет спустя до сих пор собирается в «Мельнице» по средам вечером. Они попросили меня придумать ему название, что было ошибкой, ведь я всё ещё был их преподавателем, и им пришлось бы принять любой мой вариант. Я предложил «Лига научной фантастики студентов Айовы» — Science Fiction League of Iowa Students (SFLIS). Под этим названием клуб и существует по сей день.
Моими лучшими наставниками в Айовской мастерской были Буджолли [3], Уильям Прайс Фокс [4], Рэй Карвер [5], Стэнли Элкин [6] и Стивен Беккер. Я также посещал мастер-класс Джона Чивера [7] – добродушного человека, переживавшего в тот период сильную тягу к выпивке; его врач посоветовал ему уехать в Айову, чтобы дистанцироваться от пьющего нью-йоркского окружения. Совет оказался неудачным: зимой в Айове нечем заняться, кроме как пить. Единственное, на что ты способен, – это пробираться из бара в бар сквозь завывающую метель. Чивер на занятиях в основном дремал и говорил слова поддержки, когда его к этому подталкивали. (Все, кроме меня, казалось, знали, что Чивер завёл романтическую связь с одним из моих однокурсников – парнем, который был одним из лучших писателей в мастерской и впоследствии добился вполне заслуженной известности. Это произошло до того, как Чивер «открылся», так что скандал был вдвое пикантнее).
Элкин был желчным, саркастичным человеком, невероятно умным и проницательным, но он страстно, до ярости, ненавидел научную фантастику. Он утверждал, что в этом жанре невозможно создать ничего по-настоящему ценного. Вместо того чтобы спорить с ним, я написал длинное произведение не в жанре фантастики, которое пятнадцать лет спустя стало началом романа «1968».
Мы подружились на последней неделе его пребывания в Айове. Мы все собрались на раннюю рождественскую вечеринку в доме Джейн Говард, и выяснилось, что Элкин довольно неплохо поёт и играет на пианино. Так что пока все остальные были заняты литературными беседами и интригами, мы со Стэном распили бутылку скотча и во всю глотку орали старые песни Эла Джолсона и мюзиклы.
Рэй Карвер был преподавателем, чьё творчество я больше всего ценил, но, кажется, я ни разу не видел его трезвым. (Он и Чивер жили в квартирах на разных этажах Студенческого союза, и все знали, что они часто просыпались в комнатах друг друга – не из-за романа, а потому что были слишком пьяны и накуренны, чтобы найти лифт). Он всех очень поддерживал, но как преподаватель был весьма неконкретен. Мне кажется, он и сам не до конца понимал, как создаёт свои произведения, что, конечно, не мешало ему творить. Эта неуверенность проявлялась и в его преподавании: он не решался сказать, что что-то плохо. Прочитав его автобиографические заметки, я подозреваю, что он боялся нанести травму неосторожным замечанием, поэтому большая часть его комментариев сводилась к чему-то вроде: «Мне это очень нравится. Не знаю почему, но нравится».
Брак Рэя трещал по швам, и он улетал в Лос-Анджелес два-три раза в месяц, пытаясь всё наладить. (Он договорился с авиакомпанией, что напишет статью для их бортового журнала в обмен на безлимитный билет между Айова-Сити и Лос-Анджелесом). Из этого ничего не вышло, но он подружился с моей однокурсницей Тесс Галлахер, и эта дружба переросла в сказочный роман, хорошо известный публике. В последний раз я видел Рэя на выступлении в Гарварде за несколько месяцев до его смерти. Он казался счастливым и умиротворённым, даже зная, что ему осталось недолго. На приёме, где все пили, он оставался трезвым, держа в руке бокал вина и лишь изредка пригубливая.
Стивен Беккер приехал в Айову в качестве срочной замены Уильяму Прайсу Фоксу – девятилетний сын Билла умер от рака, и он не мог стоять перед классом. Стива заинтересовала моя научная фантастика, поскольку он и сам в молодости писал немного в этом жанре. Он был самым умным и эрудированным из моих преподавателей, излучавшим в аудитории удивительную тлеющую энергию. Он передвигался на костылях – дегенеративное заболевание сделало его инвалидом в тридцать с небольшим – и раздавал поощрения и сарказм примерно в равной мере. Он испытывал лишь презрение к прохладному отношению мастерской к жанровой литературе. Почему бы не написать то, что кто-то за пределами академических кругов действительно прочитает?
Примерно через пять лет после мастерской Стив связался со мной и предложил вместе написать научно-фантастический роман. Мы с Гей нанесли ему и его жене Мэри недельный визит в их чудесном доме на Тортоле, на Виргинских островах, где мы набросали план книги и написали несколько глав. В последующие годы мы его понемногу дорабатывали, но по-настоящему он так и не сложился, хотя некоторые написанные им фрагменты превосходны. Он побывал в Китае по программе Фулбрайта, а несколько лет спустя вернулся туда и использовал свои знания о культуре этой страны, чтобы создать уникальный футуристический сценарий о китайской колонии на Марсе.
Мне удалось насладиться изысканной местью за предвзятое отношение Айовы к научной фантастике. В город на неделю приехал уважаемый критик Леонард Майклс и соблаговолил провести один мастер-класс. Не помню, отбирали ли студентов по жребию, старшинству или способностям, но так или иначе я оказался среди них. Я представил первые двенадцать или около того страниц романа «Мост разума», но Майклсу хватило и одной страницы. Он отказался читать дальше, зато написал пространную, яростную отповедь, предупреждая, что моя писательская карьера пойдёт прахом, если я не перестану писать эту чепуху и не направлю свой скромный талант в более достойное русло.
Спустя несколько месяцев права на издание этого романа в мягкой обложке были проданы за 100 000 долларов – на тот момент самая высокая цена, когда-либо уплаченная за отдельный научно-фантастический роман. Возможно, больше, чем Майклс заработал своими критическими статьями.
Примечания:
[1] Густав Хэсфорд (1947 – 1993) – американский журналист, писатель и поэт. Он действительно был во Вьетнаме, но, как я понимаю, скорее военным корреспондентом, чем бойцом. В 1978 г. он посетил писательский семинар в Милфорде, где познакомился с Фредериком Полом. Ф. Пол купил у Хэсфорда роман «Старики». Интересная ситуация была с библиотечными книгами, о котором упоминает Дж. Холдеман в автобиографии. В 1985 г. Хэсфорд взял в одной из библиотек 98 книг и не вернул их. На него был выдан ордер на арест по обвинению в незначительном хищении, но местным властям не удалось его найти. В марте 1988 г., незадолго до церемонии вручения Оскара, на который номинировался фильм «Цельнометаллическая оболочка», полиция кампуса Калифорнийского политехнического университета в Сан-Луис-Обиспо обнаружила почти 10 000 библиотечных книг в арендованном Хэсфордом складе. Писателя приговорили к 6 месяцам тюрьмы. В письме к родным Хэсфорд утверждал, что книги нужны ему для исследования неопубликованной работы о Гражданской войне (нелегко жилось исследователям в доинтернетовскую эпоху)… Г. Хэсфорд отрицал, что он «книжный маньяк», человек, одержимый книгами. «Я писатель, а не коллекционер книг, – говорил он в одном из интервью. – Для меня книги – это инструменты, а не предметы искусства. Я использую их для разных проектов, которые исследую. Я собирал свои книги примерно тридцать лет; покупаю те, которые, как мне кажется, могут пригодиться. Когда я путешествую, я навещаю могилы писателей и подобные места и, конечно, заглядываю в книжные магазины».
Умер писатель от диабета в возрасте 45 лет.
[2] feelie, согласно викисловарю – (в научной фантастике, часто во множественном числе) — предполагаемая форма будущего развлечения, подобная фильму, в которой зритель может физически ощущать то, что происходит с персонажами.
[3] Вэнс Буджолли (1922 – 2010) – американский писатель, драматург, журналист, преподаватель литературного мастерства и эссеист.
[4] Уильям Прайс Фокс (1926 – 2015) – американский писатель
[5] Раймонд Карвер (1938 – 1988) – американский поэт и новеллист, сторонник предельного минимализма в творчестве и представитель школы «грязного реализма». Лауреат нескольких литературных премий.
[6] Стэнли Элкин (1930 – 1995) – американский писатель, эссеист, сценарист. Подписант документа против войны во Вьетнаме
[7] Джон Уильям Чивер (1912 – 1982) – американский писатель, обладатель Пулитцеровской премии 1979 года
Продолжение будет...